Свежие истории от 23 сентября 2025

капитан. ” Палыч: “Покойницу забирал? ” Кудряшев: “Забирал…” Палыч: -“НУ?! ” Кудряшев: “Николай Павлович, ну я ее это… в морг отвез, там сторож один был, мне ее пришлось самому затаскивать. ”. Палыч: “Ты дальше рассказывай лейтенант. ” Кудряшев: “Ну в морге мест не было…”: “А она ведь старушка, не мог уж я ее на пол бросить. Ну, я ее на стул посадил около сторожа, а она сползает. Я веревкой ее и привязал, в одну руку ей паспорт положил, в другую постановление на вскрытие…” К моменту когда Кудряшев закончил ржали уже все. Палыч: -"Мало того, что сторож ей всю ночь анекдоты рассказывал, так с утра пришла уборщица, тоже бабка кстати. Попросила твою бабку, чтобы она ноги подняла, бабка молчит... Уборщица подумала, что бабка заснула и толкнула ее ноги шваброй... Когда уборщица поняла, что бабка умерла, то она сразу потеряла сознание и падая зацепила документы, которые упали на уборщицу... Санитары думая, что уборщица и есть покойник, так как документы лежали на ней. Погрузили ее на каталку и отвезли на вскрытие, где ее раздели и положили на стол для вскрытия. В это время пришли студенты 1 курса с мед-училища, окружили уборщицу и преподаватель собираясь сделать первый надрез, повернул уборщице голову. В этот момент она открыла глаза и очнулась. В обморок упали все, даже преподаватель...

и для вечеринок". Чтоб им пусто было.

Первый же выход в новой рубашке запомнился тем, что на лестнице в подземку ко мне кинулась тётка и потащила к светящейся надписи ПЕРЕХОД, под которой, аккуратно сложив руки на груди, покойно лежал мужик.

— Помогите! Человеку плохо! — причитала добрая самаритянка.

Мужик в свете голубых лампочек, и правда, выглядел бледновато.

— Пульс есть? — на кой-то хрен спросила я, явно под влиянием сериала Доктор Хаус.

— По-моему, он не дышит, — пролепетала тётка. – Сделайте что-нибудь! Искусственное дыхание!

— Думаете, инфаркт? — с сомнением сказала я. Словно я могу отличить инфаркт от послеобеденного сна.

— Да он умрет сейчас! — заголосила тётка. – Делайте что-нибудь!

К нам стали подходить другие зрители.

На филфаке у меня был курс медицины, и в принципе, искусственное дыхание нас делать научили. На пластмассовом манекене Толике. Но мять грудную клетку и дуть в рот живому (или уже нет?) незнакомому мужику было стремновато. Я нерешительно оглянулась.

— Вы вообще врач или кто? – вдруг заорала на меня тётка.

— Нет! – возмутилась я. – С чего вы взяли?

— А ПОЧЕМУ В ХАЛАТЕ?!

Нет, нормально? Назвать халатом мою чудесную модную белую рубашку!

Я заскрипела зубами и, чётко разделяя слова, объяснила этой курице: "Это. Не. Халат".

В мультике "Гадкий я" злодей Вектор носил оранжевый спортивный костюм, и все ему говорили: "Какая красивая пижама". А он бесился и орал: "Это! Не! Пижама! "Всегда ржала на этом моменте, и вот, пожалуйста, доржалась: "Это! Не! Халат! "

Я наклонилась к мужику и робко взяла его за руку, чтобы найти пульс. Он открыл глаза и, дохнув на меня перегаром, внятно произнес: "Отвали! "

Второй раз рубашка сослужила недобрую службу в очереди в МФЦ. Вонючий бомж в кроссовках, подвязанных проволокой, принял меня за сотрудницу и, всучив бланк заявления на временную регистрацию, распорядился: "Крошка, ты же при исполнении, заполни за меня, а то я ни хера не вижу — монокль дома забыл! "

Увы, увы, никакие выводы относительно подлой рубашки я не сделала и продолжала её носить...

Последней каплей, после которой я решила никогда её более не надевать, стал случай в супермаркете.

Я стояла возле холодильника с замороженными продуктами, разглядывая ценники. Справа топталась женщина средних лет: блузка, юбка-карандаш, шпильки, очки в дорогой оправе. Она крутила в руках упаковку с морепродуктами.

— До какого у нее срок годности? – Бизнес-леди довольно бесцеремонно сунула пачку с кальмарами мне под нос.

Я растерянно подумала: "Может, день у человека не задался. Надо поддержать". Взяла ее пакет, стала искать дату. И не нашла.

— Хрен его знает, — сказала, пожав плечами.

— Тоже не вижу.

— Ну так поищите! – Агрессивно приказала шальная императрица. – А я подожду!

"Блин, — подумала я, — чë вообще происходит? "

И чтобы разрядить обстановочку — взяла и пропела:

— Подожди, дожди, дожди…

На меня иногда находит — в нештатных ситуациях. Корнелюк головного мозга.

— Что. Ты. Себе. Позволяешь?! – заревела мадам и стремительно покрылась красными пятнами. Я за неё даже испугалась — как бы удар не хватил, а я же в инфарктах-то не очень. – Немедленно зови заведующую! Я тебя сейчас уволю! Ясно?! Песни она мне поет!

— Из магазина уволите? – аккуратно уточнила я. – Или прям с моего НАСТОЯЩЕГО места работы?

Тут она всем телом дёрнулась, очки дрожащими руками поправила и уже потише спрашивает:

— Аааа... вы разве... не продавец?

— Женщина, вам не кальмары — вам коньяк нужен!

— Простииите, ради бога, — затянула она фальшиво, — такой день на работе тяжелый, а тут еще вы… с песнями. Можно я вам шампанского куплю? В качестве извинения...

— Ну что вы!

— Я зловеще улыбнулась.

— Мне тут еще фрукты выкладывать, яблоки вон завезли, новый урожай...

Видели бы вы ее лицо

что он спросил, могут ли прислать ему на дачу запись, уточнив, что "Играла Юдина".

Отрицательного ответа, естественно, не предполагалось. Иосифу Виссарионовичу ответили, что, конечно, все пришлют. Когда вождь повесил трубку, все, кто находился в комнате, должны были застыть в оцепенении: ведь никакой записи не было — концерт передавался вживую…

Было принято единственно возможное в такой ситуации решение: немедленно сделать пластинку. Вызвали Юдину, оркестр и дирижера. "Все дрожали от страха, — рассказывал Шостакович.

— За исключением Юдиной, естественно. Но она — особый случай, ей было море по колено". Дирижера пришлось отослать домой — он не смог справиться со своим страхом и спокойно настроиться на работу. Вызвали другого. С ним произошла точно такая же история. Только третий дирижер смог взять себя в руки и сосредоточиться на управлении музыкантами.

"Думаю, — заключал Шостакович, — это — уникальный случай в истории звукозаписи: я имею в виду то, что трижды за одну ночь пришлось менять дирижера. Так или иначе, запись к утру была готова. Сделали одну-единственную копию и послали ее Сталину. Да, это была рекордная запись". Утром пластинку поднесли Сталину.

Про Марию Вениаминовну Юдину тут надо сказать отдельно. Она была самой эксцентричной фигурой за всю историю русской музыки. Окончила Петроградскую консерваторию в 1921 году по классу фортепиано профессора Леонида Николаева (у которого учился и Шостакович). На сцену выходила всегда в черном длинном платье со свободными "поповскими" рукавами (почти что ряса) и с огромным крестом на груди. Говорят, никому не были ведомы такие тайны звукоизвлечения, как Юдиной. Она играла с силой десяти мужчин!

Музыкальные интерпретации Марии Вениаминовны воспринимались аудиторией, по свидетельству музыковеда Соломона Волкова, как иступленные проповеди. Но ей самой "только лишь" музыки было мало, и она часто, прервав свой концерт, обращалась к публике со стихами запрещенных тогда Пастернака и Заболоцкого.

Эта удивительная женщина родилась в 1899 году в небольшом городке Невеле. Это была традиционная еврейская семья: мама — рачительная домохозяйка, отец — земский врач и много детей. Страстный, неукротимый темперамент, под впечатлением от которого находились ее коллеги и ученики, проявился еще в детстве. Во многом именно благодаря ему Мария была активной и любознательной девочкой, никогда не довольствовавшейся готовыми ответами. Первые уроки игры на фортепиано будущая пианистка получила в шесть лет. К 1912 году она окончательно осознала свое призвание и поступила в Петербургскую консерваторию. Но через некоторое время по семейным обстоятельствам была вынуждена прервать обучение и вернуться в Невель.

В 1918 году произошло знаменательное знакомство еще юной Марии Юдиной с известным ученым Михаилом Бахтиным — он приехал в Невель преподавать в трудовой школе. Мария довольно легко, органично вошла в бахтинский кружок интеллектуалов.

Михаил отмечал любопытную деталь — одаренную студентку Петербургской консерватории он будто никогда не видел "молодой", хотя Марии, когда они познакомились было всего 19, но очень она была серьезна и рассудительна. Бахтин рассказывал, что уже тогда она мечтала о служении, более высоком, чем служение искусству, ей всегда хотелось стать чем-то существенным, большим, важным.

В 20 лет, в 1919 году, когда во всю бушует антирелигиозная пропаганда, она принимает православие. В дневнике она написала: "Нужно быть доброй, нужно согревать людей, не жалеть себя, творить добро — всюду, где можешь. Я хочу показать людям, что можно прожить жизнь без ненависти, будучи в то же время свободным и самобытным. Да, я постараюсь стать достойной внутреннего голоса своего".

Диплом Мария Вениаминовна получала в 1921 году уже не в Петербургской, а в Петроградской консерватории. По окончании она осталась в должности преподавателя, а с 1923 года — профессора. С какой-то невероятной безбоязненностью, открытостью читала с консерваторской кафедры лекции рабочей молодежи о том, что любая культура, любая вообще сфера деятельности человека пуста без религиозных смыслов. Увольнение за "моральное растление" студентов, по сути, оставалось делом времени…

В 1929 году состоялся ее первый сольный концерт в Москве, а в 1930-м Мария Юдина была уволена из Ленинградской консерватории. Поговаривали, что это крайне мягкое наказание за "излишнюю религиозность" и лишь счастливое стечение обстоятельств спасло пианистку от ареста.

"Я сподобилась скромного минимума, — писала Мария Вениаминовна, — меня не арестовали, но довольно шумно изгнали из профессуры Ленинградской консерватории, также из прочих видов работ, долго я была без куска хлеба и прочее".

Позже все временно наладилось: через пару лет Марии Вениаминовне удалось устроиться в Тбилисскую консерваторию — там она вела аспирантуру для пианистов, а позже ее приняли в штат Радиокомитета и в Московскую консерваторию, в которой она проработала до 1951 года. Долгое время Юдина преподавала и в Институте имени Гнесиных, но в 1960 году была оттуда уволена из-за нескрываемых православных убеждений.

Громкий, одиозный 1939 год запомнился Юдиной огромной личной трагедией: покоряя горные вершины, погиб ее жених — альпинист Кирилл Георгиевич Салтыков. Она приняла его мать как свою, ухаживала за ней долгие годы. Никаких личных отношений у нее больше не было.

Когда началась Великая Отечественная война, Юдина страстно хотела попасть на фронт и защищать Родину. Пошла на курсы медсестер, но поняла, что не справится: "когда пришла в госпиталь … обливала тяжелораненых слезами и помощи от меня было никакой. Значит, надо искать другое себе применение". Лиловыми от холода руками играла людям, сидевшим в неотапливаемом зале в валенках и шубах. Ездила в блокадный Ленинград с концертами. В подпоясанной веревкой солдатской шинели развешивала на московских столбах объявления: "Лечу с концертами в Ленинград. Принимаю посылки весом до 1 кг".

В Гнесинке на уроках музлитературы студентам говорили: пишите, Стравинский — это ужасная, реакционная музыка. А в классе Юдиной это именно и играли ее ученики… Власти ломают психику Шостаковича. Загоняют в страх. Угрозами вынуждают признаться: всё, что он до этого дня написал, — череда заблуждений. Включая даже Седьмую!.. Композитор замыкается, пишет в стол. А в классе профессора Юдиной разучивают Квартет Шостаковича. Она зовет его на репетицию. Он входит в консерваторию. Юдина, раскрыв двери класса, на полном серьезе кричит уборщицам: стелите красные дорожки! К нам идет гений! …

Юдина хорошо зарабатывала, но жила в крайней бедности, почти нищете. Получив гонорар, она раскладывала на столе стопочки. Вот это — на лечение сына консерваторской гардеробщицы, это — семье ссыльного священника, а это — рабочему сцены, которого она почти силком отправила в больницу, где выяснилось, что у него туберкулез. Для нее помощь другим — политзаключенным, друзьям и незнакомым людям — была не добродетелью, а нормой, всего лишь порядочностью. Она помогала всем, кто нуждался, отдавая все, что было и чего не было. За это ее многие осуждали — как это, занимать у одних, чтобы отдать другим?

Но вернёмся к истории с пластинкой. Получив запись, Сталин вознаградил Юдину фантастическим по тем временам гонораром — 20 тысяч рублей. А в ответ Мария Вениаминовна пишет ему такое письмо:

"Я благодарю вас, Иосиф Виссарионович, за вашу помощь. Я буду молиться за вас днем и ночью и просить Господа простить ваши великие грехи перед людьми и страной. Господь милостив, и Он простит вас. Я отдам деньги церкви, в которую хожу".

Это было хуже самоубийства. Но никаких репрессий против Юдиной не последовало.

Рассказывали, что когда Сталин умер, то эту самую пластинку Моцарта нашли на проигрывателе рядом с кроватью вождя.

Можно как угодно относиться к этой истории, но даже очень скептический Шостакович настаивал на ее правдивости.