Ведь в ней побывала вся страна. В общем, о чём это я: меня тётя обеспечивала путёвками в разные летние лагеря, изредка даже ведомственными: где требовались вожатые, туда же преподавательский состав института сбагривал на каникулы своих детей.

Дело было в конце августа, я как раз вернулась после тётиной путёвки из самого лучшего лагеря на свете (не подумайте на Артек): там был полный бардак! Дисциплина формальная, режим плавающий — лишь бы детей вовремя накормить — мероприятия импровизируются на ходу и получаются просто шикарными. Вечером попеременно кино и дискотека. А в остальное время мы, "хозяева лагеря", чувствовали себя, как вольные пеликаны в пампасах — а пампасы в лагере и его окрестностях были огого! — набитые малиной, земляникой, черёмухой и тайными штабами. Нашими. В них "юные пионеры" играли в карты, в войну, курили бычки и изредка сигареты, между затяжками непринуждённо жонглируя междометиями — чувствовалось, что папы у них были подковаными в этом на все ноги — задние и передние. И нас, ясноглазых детей преподов, лихие индейцы, конечно, обучили всем этим тонкостям. В меня там влюбились двое мальчишек — в первый раз в жизни! И сразу двое! Это только десятилетним девочкам под силу заценить. А в десять лет всё всерьёз. Хотя, им-то было уже не десять, оба были старше меня — девочки, плачьте — на два года! И в мою подружку тоже влюбились двое — наш пионер и местный — и всё это добавляло к нашей роскошной вольной жизни бурю романтики и экшена.

Увы, всё хорошее мигом кончается. И вот, я вернулась в деревню, к тётке, в глушь, в Москву. В ней ещё немножко было лето, но такое блёклое — хоть плачь, с единственным для меня теперь развлечением — покататься с моей одноклассницей Анютой на великах. Грусть-тоска, а что делать — созвонились, договорились.

Через полчаса подъезжаю — вся такая по-ковбойски обветренная, в шортах, майке и кедах — к месту встречи. Издалека вижу, что что Анюта уже на месте, но с какими-то проблемами: в неё вцепился пожилой довольно-таки дядька, схватил велик за руль а, чтоб не уехала, переступил через переднее колесо и ногами его зажал. Старый, весь в морщинах, а туда же — в маньяки. Аньку уже за руки хватает. И лицо фактурное. В общем, пора спасать.

Гоню во все лопатки и колёса, резко, с разворотом торможу возле них и говорю грубо и даже так сипло:

— Эй, ты, дядя, а ну, отпусти её!

Дядя ко мне обернулся, смотрит и на меня тоже с интересом, но Аньку не отпускает. Тогда я рявкаю:

— Кому сказано, убери свои клешни! И... — дальше чешу отборными идеоматическими оборотами, почерпнутыми в детском санатории труда и отдыха. Вставляю туда про то, что вон за тем поворотом ещё наши ребята, сейчас они подъедут, и... дальше опять обороты — про то, что они с ним сделают. В общем: НАС СОПРОВОЖДАЮТ 2 КРЕЙСЕРА, 6 ИСТРЕБИТЕЛЕЙ, 4 ПОДВОДНЫЕ ЛОДКИ И МНОГОЧИСЛЕННЫЕ КОРАБЛИ ПОДДЕРЖКИ.

У мужика глаза поспели, как крыжовник, челюсть на груди, со стороны мы вообще картина с маслом: стоит девочка, ножки-спички, ручки бантиком, с велосипедом, и заваливает дядю с пухленькой девочкой отборными шматоблоками.

Ну вот, наконец я ему всё высказала и жду реакции. Тишина. Потом дядя говорит слабым голосом:

— Вы Маша?.. А я Аполлон Викторович.

Анюта тоже подбирает челюсть и говорит:

— Маш, не бойся. Всё хорошо. Это мой папа.

Я, тихонько-тихонько, как мышка:

— Ой... Простите...

Ну да, у неё же ещё отчество такое смешное, весь класс не переставал шутить — Аполлоновна.

Вот так я и познакомилась с её папой — само собой, Аполлоном. Интеллигентом, Бог знает, в каком поколении, поэтом, человеком энциклопедических знаний. Когда я подъехала, он Анюте на велике руль выравнивал.

Если у них застолье, и я в гостях, он обязательно рассказывает эту историю, хоть под стол прячься: вечно он это вспоминает и наверняка опять всё слышит, как наяву, хоть полностью, конечно, не озвучиватет. Звучит это у него так:

— Мы правили велосипед. Тут Маша подъехала и вступилась за Аню — думала, что я маньяк.

— И он всегда при этом неудержимо улыбается: — Просто как тигрица на меня набросилась, я даже испугался. Ну, вот, так разволновалась за Аню. А я за неё после этого меньше стал волноваться.

— И поднимает за меня тост.

С тех пор не ругаюсь матом.

Да! Если ещё не догадались: мой любимый на все времена лагерь, откуда я тогда вернулась, был от МВД (Министерство Внутренних Дел, милицейское начальство). Назывался он Дзержинец. Вся обслуга, вплоть до поваров, там состояла из дембелей от примыкающей военной части.

И путёвки туда были у тёти только в то единственное лето...

с алкоголем переборщил, то это называется "нажрался" и место тебе в "трезвяке". А здесь — "тяжёлое алкогольное отравление" и не иначе. Болен человек, плохо ему, лечить нужно.

Местные — они к вопросу с пониманием подходят, менталитет такой. Почувствовал себя плохо — обратись к врачам, получи оплачиваемые страховкой процедуры и возвращайся обратно в общество здоровым человеком. Гораздо хуже с иными приезжими гражданами — тех привозят против воли. В разгар, понимаете ли, веселья. Конечно, какие уж там капельницы, хорошо уже, если просто на волю рвутся. Некоторые так вообще агрессию проявляют по отношению к медперсоналу. Варианты тогда, конечно, всё равно есть — полицию обратно звать или уговоры разговаривать. Но кому оно нужно? Это же время, а работы хватает.

А тут — Витя. Главное, оставить его с пациентом в палате на пару минут. И всё — капельница стоит, больной спокоен, лечение пошло.

Витин секрет прост — оставшись наедине с пациентом, он бьёт буяна под дых с пояснением на чистом русском "кончай уже, б%я, бурагозить". И потом ставит капельницу. А то как же? Клятва Гиппократа. Ведь.

ездил на Колыму и прочее. Помогал ему на морозе менять колёса и ремонтировать машину.

Однажды мы сломались в минус 50 на трассе. Если бы дяди не было, я бы замёрз и умер там. Механик конечно из меня не самый хороший. Могу, конечно, ходовку разобрать и собрать, но не в экстремальных условиях. А дядя, там что то поколдовал с проволочками, подручными железяками и сказал, что ещё пару дней протянет. Выживем, до посёлка за ремонтом доедем.

Так вот, дело не в ремонте. А в том, что когда я ему помогал у меня руки на морозе минут через 5 окоченели. Перестали двигаться пальцы, слушаться. Не мог удержать в руке даже отвёртку. Бесполезняк стал. Большую часть времени я пытался согреть руки, при этом упуская драгоценное время при котором замерзал Сам. В итоге дядя на меня наорал и отправил греться в машину. Пока я грелся, потом выходил. Потом опять грелся, потом опять выходил помогать. Дядька даже в машину не зашёл за час. Целый час у него были руки на морозе с холодным металлом в соприкосновении. Я просто не понимал — Как?

В следующий раз я был в шоке, когда мы с ним были на охоте. Я пытался из котелка вытащить мясо вилками и ножами, пытаясь его поддеть. А дядя просто взял и опустил руку в кипяток и достал мясо. Потом он одной рукой держал мясо, а другой резал его на доске. Я же это мясо без вилки не мог держать. Пальцы обжигало за секунду, махом.

Короче я смирился с тем, что Дядька мой Нечеловек))) Но в деревнях, у Якутов у всех такие руки. Не мёрзнут. Могут голые ходить на морозе, потому что это Суровые Люди Севера. Горжусь Якутами! Из таких людей, как мой дядя, Гвозди бы делать.