Я вообще по жизни практически не ругаюсь — разве что алкаш мимопроходящий вдруг на капот рухнет. Недавно так и произошло, и я рефлекторно выдал настоящий старшинский период, до глубины души поразив сидящую рядом жену.

Но были времена, когда я на инвективном языке попросту разговаривал.

В армии мне довелось служить старшим сержантом в роте разведки, причём славное подразделение наполовину формировалось выходцами из Средней Азии. Ребята всё были хорошие, послушные, старательные, непьющие и чертовски выносливые. Одна беда — существенный языковый барьер создавал ощущение изрядной туповатости подчиненных. И я нередко срывался.

Был у нас повар Махмудурлы, палван — на их наречии "богатырь". Примерно 1.6 х 1.6 метра. Эдакий квадрат. Рука сгибалась только наполовину — дальше бицепс не пускал. На вопрос "Как ты дошел … и т. д. "Миша – так мы его для простоты звали – отвечал:

— Ата (отец) бил пальван, бабай (дед) бил пальван, и Мищя – пальван… Наша камени …

Дальше Миша спотыкался, слово "поднимал" ему явно не давалось, и он только изображал могучие движения.

Потом, после дембеля, уже работая журналистом, я по заданию редакции объездил всю Среднюю Азию и видел эти камни, лежащие возле сельских дорог и отполированные множеством рук: от маленького, где-то на килограмма три, до гигантского, в половину человеческого роста. И надо было их поднимать по очереди, от легкого к великому, насколько хватало сил. Миша справлялся с предпоследним, чего, кроме него, никто не мог сделать.

— А большая камень только Аллах …

И Миша замолкал, безмолвно шевеля толстыми губами.

Как все большие и сильные люди, Миша был добр, но думал медленно. К тому же был невероятно упрям и половину команд то ли не понимал, то ли прикидывался. И всё норовил в солдатские щи насыпать присланные из дома жгучие специи. От этого малопривычные к такому жидкому огню славяне и я, примкнувший к ним еврей, выпучивали глаза, жарко дышали и матерились, а остальные киргизы-туркмены вкупе с кавказскими джигитами причмокивали и от наслаждения издавали восторженные междометия.

Я взрывался:

— Махмудурлы (так я его называл только в ярости), ты опять в котёл перца нах[рен]ачил, мать … мать … мать…

Глаза Миши наполнялись искренними слезами, и он начинал канючить:

— Мищя кусно делиль, Мищя карашо делиль… Мама не ругай, Мищя абидна…

И совал мне в руки стакан с компотом, который я и тогда беззаветно любил, да и сейчас им побаловаться не против. Я с облегчением вливал сладкую жидкость в горящее горло, и злость постепенно отступала.

Но однажды я за Мишу серьезно испугался. Неукротимые наши джигиты подначили простодушного азиата на спор, что он не сможет съесть ящик сгущёнки. А в ящике помещалось, сейчас точно не вспомню, но не меньше сорока банок.

Надо сказать, что Миша сгущёнку любил, таскал её регулярно со склада, и легко съедал сразу по несколько банок. Вскроет своим кухонным ножом, пальцем, похожим на сардельку, подденет содержимое, и в рот. А пустую банку – в помойное ведро.

…Славную компанию я застал на полянке. Все с восторгом следили за невероятным происходящим: Миша доедал сгущёнку. Вокруг валялись пустые банки, а припасённое ведро с водой было почти пустым. Глаза Миши помутнели, движения сделались неверными, он судорожно икал … но доедал-таки последнюю банку!

— Идиоты! – заорал я, — мать … дышлом… в богадушу … он же помрёт! Махмудурлы, сволочь ты такая, быстро два пальца в рот!...

— Нися два пальцы, сгущёнка жалко, — простонал Миша.

— Махом в госпиталь, там тебя промоют, — и я бросился к телефону.

Когда приехали врач и два дюжих дембеля-санитара, Мишу уже никто не мог найти.

— Как зверь, ушел помирать, — констатировал врач, — звоните ежли что.

Махмудурлы появился через сутки. Где он отлёживался, никто так и не узнал. Но выглядел Миша испуганным, однако ж здоровым.

Караул с гауптвахты, куда Мишу закатал ротный, рассказывал, что наш повар три дня ничего не ел, только пил воду, а если сволочи-садисты предлагали ему конфету, бледнел и закрывал глаза.

Больше никто не видел, чтобы Миша ел сгущёнку.

На дембель мы уходили вместе. В вокзальном ресторане я выпил сотку водки, а Мише подарил бутылку "Буратино"

— Хороший ты, сержант, — сказал Миша почти без акцента, — не обижал никого. Только ругаешься сильно, плохо это. Душа пачкаешь.

И обнял меня осторожно, чтобы не сломать кости.

Приехав домой, я, отобедав, сразу принялся наглаживать сханыженную и припрятанную офицерскую полевую форму – девочки тогда военных любили, и можно было пощеголять аксельбантами да своими старшесержантскими погонами. И, осоловевший от маминых разносолов, въехал утюгом в собственную руку. Высказав непослушному агрегату всё, что я о нем думал, неожиданно услышал за спиной испуганное "ой" моей нежной интеллигентной мамочки. Она с ужасом смотрела на своего любимого мальчика – тощего, мосластого, загорелого, да еще и матерящегося как извозчик. И тогда я встал перед мамой на колени и дал "честное сержантское" без дела плохие слова никогда не говорить.

И не говорю с тех пор. И не пишу, если смысл не требует.

Ещё — надеюсь я, что где-то в горах под Ургутом жив пока старый палван Махмудурлы, и учит он мальчиков уважать Всевышнего и поднимать камни.

Наземный диспетчер-женщина, на грани истерики:

— Борт 2771, куда, черт побери, вы направляетесь? Я вам сказала повернуть на рулежную дорожку "C", вы повернули на "D"! Вы не отличаете C от D? Господи, вы мне все в кучу смешали! Стойте где стоите и не двигайтесь, пока я не скажу вам, что делать! Примерно через полчаса я начну давать вам инструкции по рулению, и я хочу, чтобы вы направлялись точно туда, куда я скажу, когда я скажу и как я скажу! Вам ясно, 2771?

После этой тирады в эфире по понятным причинам воцарилось молчание, который через некоторое время нарушил голос какого-то пилота:

— Скажите, не на вас ли я был когда-то женат?

В 1943, американский бомбардировщик получил 11 пробоин в бензобаках во время налета на Германию, но ни один из снарядов не взорвался. Внутри одного из пустых снарядов нашли записку на чешском — это всё чем мы можем вам помочь на данный момент.

Времена распада Союза +. Служили в в/ч два другана – лейтёха и капитан, который давно бы уже стал майором, если б не синька – это дело серьёзное. Не, ну в части все офицеры были не дураки выпить, но эти два персонажа были особые уникумы, по этой, таксазать, части. Как военспецы они отлично знали своё дело, но по пьяни иногда и партачили. За[дол]бали

А вы знаете, что в Эстонии есть государственный праздник, — День Победы?

Ну, теперь уже знаете, хотели вы этого, или не хотели.

День Победы празднуется 23 июня в память о великом сражении — Цесисской битве, известной также как Венденская битва или битва под Вынну.

Это масштабное сражение проходило с 19 по 23 июня 1919 года между Эстонскими вооружёнными силами, в состав которых входили и латышские полки, и войсками латвийского правительства Ниедры, в состав которых входил Прибалтийский Ландесвер, состоявший преимущественно из балтийских немцев.

То есть сражались земляки, посторонних не было.

В исторической битве приняли участие 14 тыс. бойцов (с обеих сторон), было задействовано примерно 90 пушек и около пятисот пулемётов.

Немцы проиграли, хотя потеряли менее 70 человек, у эстонцев и латышей потери составили немногим более ста человек. Зато они одержали историческую победу.

Которую и празднуют ежегодно.