В соседнем подъезде, на втором этаже, обитал один такой аристократ. Белый, с серыми пятнами, словно кто-то разбрызгал на него акварель от скуки. Глаза — два осколка льда, голубые и бездонные. Хозяева, люди прогрессивные (по меркам 1993-го), выпускали его гулять. Железных дверей ещё не было, подъезды были открыты для всех — и для соседей, и для котов, и для ветра перемен.

Мы часто видели его во дворе — важного, неспешного, с видом философа, размышляющего о бренности бытия. Иногда пытались погладить, но он допускал лишь лёгкую ласку, будто делал одолжение. Его мир был прост: свой подъезд, свой диван, своя миска. Но однажды этот мир дал трещину.

В одно утро за нашей дверью раздалось настойчивое: "Мяу-мяу!". Не требовательное, а скорее недоуменное. Открыли — и обомлели. На пороге стоял тот самый кот-аристократ. Смотрел на нас с лёгким укором, будто мы опоздали на важную встречу.

— Заходи, — сказали мы, поражённые.

Он вошёл. Не спеша, как исследователь на неизвестной земле. Начал обнюхивать углы, заглядывать под диваны, изучать обои. На его морде читался немой вопрос: "Что вы сделали с моей вселенной? Почему здесь всё так похоже, но всё не то?".

Он ходил по комнатам, мяукая с интонацией потерянного туриста. "Где мои хозяева? Куда делся знакомый запах жареной рыбы? Почему вы не те, за кого я вас принимал?". Мы гладили его, говорили успокаивающие слова, но кот не верил. Он искал свой мир, а нашёл лишь зеркальное отражение — ту же дверь слева, тот же этаж, но чужие лица.

Через десять минут мы сдались. Аккуратно взяли его на руки (он не сопротивлялся, всё ещё в лёгком шоке) и отнесли обратно — в соседний подъезд, к его двери. Через секунду дверь приоткрылась, и его впустили домой. Наверное, он так и не понял, что ненадолго попал в параллельную реальность — ту, где всё почти так же, но чуть-чуть иначе.

Эта история — не просто о коте. Она о 1993 годе. О времени, когда всё было знакомым, но уже другим. Когда двери были открыты, но за ними могла скрываться совсем иная жизнь. И о том, что даже в эпоху "великих перемен" коты остаются котами — вечными путешественниками между мирами, которые всегда находят дорогу домой.

Так вот, уборка и кормежка сводились к тому, что я открывал верхнюю дверцу клетки и старался побыстрее досыпать корма кормушку, долить воды в поилку, а кролик с какими-то полурыками-полукряхтением атаковал мою руку, стараясь укусить.

Поначалу мне удавалось избегать его резцов, но вот однажды ушастый гад изловчился и прокусил мне палец. Было больно и неприятно — я все же ухаживал за ним, и за это мне такая вот благодарочка... И я разозлился — сгреб его за уши, вытащил из клетки, потом перехватил за шкирку и поднес близко к лицу. Кролик не сдрейфил и попробовал меня лягнуть задними лапами. Пришлось схватить его за шкирку как следует и при этом мои два пальца оказались у него под нижней челюстью...

И вдруг я понял, что если сдавлю немного сильнее, то могу натурально сломать эту зверюгу как пластиковый стаканчик. И кролик, видно, увидел это в моих глазах, так как могу поклясться, что он тоже это понял. Он моментально обмяк и обмочился. Я даже испугался, что действительно ему что-то повредил. Но он спокойно позволил усадить себя в клетку, как ни в чем ни бывало сел в своем гнезде и начал вылизывать помятую шерстку, косясь на меня, как мне показалось, с осуждением:

— Ну вот сразу нельзя было сказать? А то все намеками да намеками...

Вечером я сказал своей подруге, что с этого дня она убирает за кроликом сама. И добавил во взгляд выражение, с которым смотрел на кролика. Впервые за все время нашей с ней общей жизни она мне не возразила.

Через пару дней она или продала этого кролика или подарила кому-то.

А через месяц мы расстались. И слава Богу!

Только кролика немного жалко, надеюсь его новые хозяева обращаются с ним достойно.

Не держи зла на меня, Каспер. И за науку спасибо.

Но однажды маме пришлось уехать на неделю. Мы с братом, связанные работой, не могли навещать Спенсера каждый день. Отец жил отдельно. И единственным человеком, кто согласился помочь, стала бабушка — мамина бывшая свекровь, женщина с характером, выкованным в советских реалиях. Её жизненные принципы были просты: порядок, дисциплина и никаких сантиментов.

До этого момента бабушка никогда не имела дела с животными. Для неё кот был не членом семьи, а объектом, который нужно содержать в чистоте и подчинении. При помощи голоса, твёрдой руки и, кажется, даже взгляда. Она быстро установила в маминой квартире режим жёсткой экономии эмоций. Бегать — нельзя. Выпрашивать еду — запрещено. Ходить мимо лотка — немыслимо. Спенсер, привыкший к маминым нежностям, оказался в условиях сурового учебного плаца.

Когда мама вернулась, первое, что она сделала, — не распаковала чемодан, а спросила кота, глядя ему в глаза:

— Спенс, тебя не обижали?

И тут произошло нечто. Кот, обычно молчаливый, издал звук. Не просто "мяу", а целую тираду. Это был жалобный, трагический монолог с подвываниями, вздохами и паузами, полными смысла. Он говорил. Говорил о несправедливости, о тоске, о бабушкиной строгости, о том, как ему запрещали быть котом. Это был шекспировский спектакль в исполнении пушистого актёра.

Бабушка, стоявшая рядом, всплеснула руками. Её лицо выразило возмущение, смешанное с невероятным удивлением.

— Да что ты врёшь! — выдохнула она.

— Я тебя кормила, лоток чистила! А он… он на меня наговаривает!

В этот момент Спенсер умолк. Он посмотрел на бабушку с таким видом, будто говорил: "Вот видишь, мама? А ты не верила, что мне тут было плохо". Мама пыталась сохранять серьёзность, но улыбка прорывалась сквозь строгость. Бабушка ещё минут десять объясняла, что кот — прекрасный манипулятор, и что она ничего плохого не делала. Но было ясно: Спенсер выиграл эту битву.

С тех пор бабушка относится к нему с подозрительным уважением. А Спенсер, если видит её, издаёт тихое "мяу" — то ли приветствие, то ли напоминание о пережитом ужасе.

Эта история доказывает: коты понимают всё. Даже казарменный режим. И если им есть на кого пожаловаться — они сделают это с таким драматизмом, что любой актёр позавидует. Главное — чтобы мама вернулась вовремя.