Но в последнее время или уже годы, наушники лежат нетронуты.

Не могу я всё это слушать, что кругом творится, это не мой мир.

И скажу больше — в этом мире меня не должно было быть.

Вот так.

Летом 2019-го врач кардиолог, после очередного осмотра и прослушивания моей грудины, взялся за телефон:

— "Ну что, я договариваюсь с клиникой о дате? Теперь ты уже не скажешь, мол, потом, позже. Потом уже не будет! "

Я соглашаюсь.

И вдруг сразу, эти оставшиеся 3 недели до назначенной операции стали для меня тягучими.

Пропускная способность сердечного клапана аорты упала до последней степени и ещё хуже. Я уже и передвигаться мог не дальше балкона. Мне даже привиделось во сне, как душа моя отделилась от бренного тела и блаженно понеслась ввысь.

И вот во сне, отчётливо, присоединяюсь я к световому потоку непрерывного наслаждения и лёгкости.

Но вся моя бесценная жизнь, с моими переживаниями, накопленными эмоциями, вот это вот всё драгоценное моё, с ещё не высказанными желаниями, должно остаться внизу. В потоке света хоть и хорошо очень, но моё личное никому не надо. Там всё общее.

И вот так невыносимо жалко стало мне моего мирка, лично пережитого, что несущийся поток света, поразмыслив секунду, выбрасывает меня назад на землю и я просыпаюсь.

В боль и страх, но я могу жить и осознавать себя.

Совершенно обалдевши от такого вещего сна, я стал собираться на плаху, т. е. под нож хирурга.

Как раз открылся последний отрезок автобана, который строился 30 лет и сын отвозит меня в клинику и пробует скорость за 200. Символично.

Я это просто фиксирую, чувств нет.

И вот настал тот день.

Уже в пять утра пришли и зашелестели две женщины, приглушив свет, чтобы не сильно тревожить соседей по палате. Пробежались по мне бритвенными станками, хотя я накануне, как мог сам побрился. Потом в дверь душа дали мне в ладонь дез. шампунь и я вымытый как никогда, ни к чему не прикасаясь, в чём мать родила, прошёл и лёг на застланную кровать. Пакет с бельём, личными вещами и телефоном был прикреплён к койке и меня покатили. По длинным коридорам в операционный зал.

Я был абсолютно спокоен, хотя в роли медикаментов была только хорошая, доверительная беседа с анестезиологом накануне.

Аппетит приходит во время еды, а мужество во время боя.

Вроде надо бы как-то к Богу обратиться, жена всегда говорит — проси и тебе воздастся что просишь, только надо этого очень сильно захотеть.

Это был понедельник.

А в среду мою кровать вытолкали из "просыпальной" комнаты прямо в руки девчушки, которая потом, ловко поворачивая туда-сюда, вытерла мокрыми полотенцами моё бесчувственное тело, покрытое всё без остатка оранжевой мазью. И это при том, что из меня пучками торчали шланги и кабели.

Она подала мне пакет, я вытащил телефон, включил, написал жене OK и силы мои на этом закончились.

Ещё подумал, что надо обязательно поблагодарить персонал, я чувствовал себя обязанным и это было первое чувство, что я запомнил.

И началось моё вхождение в жизнь, да ещё и со встречным ветром и неожиданными препятствиями. Нежданными.

Отряд не заметил потери бойца, колонны сомкнулись и своё место в этом мире, ставшим чужим, мне пришлось выгрызать зубами. Которые тоже распрощались со мной.

Ещё в больнице, сидя на телефоне, я узнаЮ, что присоединился к потоку света мой близкий друг-одноклассник. Именно в тот день, когда я лежал в операционной.

Так вот оно как звучит, дружба навеки!

Тут начинается заваруха с коронавирусом. Потом заставка меняется на военную историю. ИстерИю, конечно.

Это всё — не моё.

Пучком мокрых осенних листьев в лицо, я получаю каждый день явные знаки того, что дальнейшее моё пребывание в этом мире не было запрограммировано. Особенно изумился я, когда подсчитал случайно (и мысли не было), что мой последний любимый внук был зачат, с наивысшей долей вероятности, в те дни, когда я лежал под наркозом.

Моя душа должна была достаться ему?

Бог снова дал мне шанс.

Да, такое бывает, не у одного меня. Мы много дискутировали, пока однажды я не услышал неразборчиво замечание жены на эту тему.

— "Ты что-то сказала? ", переспросил я, посмотрел на жену и слегка ошалел.

Её, обычно смеющиеся глаза, были серьёзны.

— "Это я тебя отмолила".

Следователь был очень доволен: одним висяком меньше, и искать никого не надо. При нынешней загруженности делами весьма приятно. Он быстро оформил материал и направил его в суд.

Обвиняемому назначили адвоката. Адвокат собрал справки о том, какой его подзащитный положительный во всех отношениях и уважаемый человек (он действительно был положительным), и какой потерпевший был бяка (две судимости и прочее).

Начинается судебное заседание. Судья, просмотрев дело, аж подпрыгнул: "Следователь есть в зале?! Гнать вас надо с работы!

Вы свое дело даже не прочитали! Адвокат! А вам должно быть стыдно!"

Все, заинтригованные, стали спрашивать, в чем дело.

"Как это, в чем? — возмутился судья. — Обвиняемый признался, что стрелял из газового пистолета, а в акте экспертизы сказано, что потерпевшему нанесено два удара ножом.

Вам бы только висяк спихнуть!"

Немая сцена. Выясняется, что акт экспертизы подшили не глядя, поскольку "дело было ясное". Настоящий потерпевший, видимо, просто протер глаза и ушел. А труп имеет совершенно иное происхождение, которое еще предстоит выяснять.

"Жаль, — подумал прокурор после того, как судья выгнал всех из зала.

— Хорошее дело развалилось: труп есть, признание есть, вещдоки есть. Редко такие ясные дела бывают".

"Жаль, — подумал следователь.

— Еще один висяк на нашу голову"

"Жаль, — подумал адвокат. — Зря трудился, столько документов собрал, такой клиент положительный. Наверняка получил бы условно".

"Жаль, — подумал обвиняемый, — что я дело прочитать поленился. Отмучился бы на несколько дней раньше".

Но вот погасла знаменитая люстра, и начался спектакль. На сцене появились танцоры. Красиво, конечно, народные массы с флагами по сцене забегали, вроде как революцию норовят сделать, но... проходит пять минут, затем десять, потом пятнадцать. Наш зритель немножко заскучал.

Через полчаса начал ерзать и с тоской посматривать на огромную люстру над головой — когда она, зараза, наконец, зажжется? В буфет захотелось просто нестерпимо.

Он еще немножко помаялся, а потом обратился к соседу — красивому старику с бородой и в пенсне на носу: "Послушай, дядя, а что они все пляшут, да пляшут? Уж спели бы что-нибудь". Сосед слегка, но необидно улыбнулся и охотно объяснил: "Понимаете, молодой человек, это такой вид искусства — историю рассказывают только с помощью танца. Здесь не поют". И в этот самый момент из оркестровой ямы поднялась певица в кумачовой хламиде и яростно и громко запела "Марсельезу" — это был экспериментальный синтетический спектакль "Пламя Парижа" Бориса Асафьева.

Провинциал торжествующе обернулся к слегка сконфуженному соседу:

— Что, дядя, тоже первый раз в театре?

А этот сосед-то был ни кто иной, как сам Владимир Иванович Немирович-Данченко...