а вот лампочки, покраска и некоторые лбы – не очень. После занятий я сбегал в самоволку, купил бутылку и понёс инструкторам-партизанам, чтобы уговорить не ставить мне двойку, а то не пустят в увольнение. Партизаны, такого же примерно возраста, как мы, но опытные водители, тоже сбегали в самоволку, купили бутылку и понесли мне, чтобы я больше не подходил к хрупкой военной технике, а то их в увольнение не пустят.

Так вот, история. Серовский тракт, ведущий из Екатеринбурга в города северного Урала. Гордость построившего её секретаря обкома Б. Н. Ельцына – действительно, хорошая дорога, прямая, широкая, "кусочек Америки", как её называли. Автолюбителям нравилось выехать на трассу вечерком – и гнать, вкушая прелести скорости, и даже гаишники не сильно пресекали превышение.

Лет шесть назад, на посту ГАИ ребята (всё же бдят), видят на радаре объект со скоростью км 140-150. Дорога пустая, лес кругом – бог с ним.

Объект проезжает мимо — и гаишники тихо рухают: Запорожец. Ну, потому что по определению этого не может быть, у этой машины даже паспортная скорость, по моему – 100, а на спидометре шкала – не больше 120. Ребята радируют на следующий пост, сами в свой Hyundai – и ведь еле догнали горбатого, уже за вторым постом, на двух машинах…

Как выяснилось, водитель, лет сорока, добыл по случаю разбитый Альфа-Ромео, мотор от которого идеально, вплоть до совпадения установочных размеров, вписался в его старый Запорожец. И ездил около года спокойно по городу, 40 км/час, никто его не трогал. А тут решил похвастаться перед приятелями…

Зарегистрировать свой Альфа-Запор как самостоятельное транспортное средство ему не дали, ссылаясь на незыблемость авторских прав двух мировых автогигантов.

исполнился 41, Фогг вдруг решил ограбить судебную кассу. Сделал он это незатейливо: тупо взял лом, и поперся на дело. Конечно, его опять арестовали, и приговорили аж к 15 годам.

— Доннерветтер, них[рена] не получается, — огорчился чувак.

— Может, надо как-то продуманнее относиться к преступной деятельности? Навести орднунг?

В тюрьме у него было много времени для раздумий. К тому же, Фогг наслушался интересных баек, в том числе, о двух миллионах марок, которые якобы хранились в ратуше города Кёпеника, что под Берлином. [фиг]ли миллионы там делали столько лет — неясно.

В 1906 году Фогга освободили, он поехал в городок Висмар, и честно работал сапожником. Но его оттуда вытурили. Тогда Вильгельм переехал в Берлин, но и оттуда поперли с волчьим билетом. Еще и паспорт конфисковали.

— Ну все, суки, сами доигрались, — решил Фогг.

В Германии правил кайзер Вильгельм II, вся страна была одним военным лагерем. Назревала Первая Мировая.

Фогг прошелся по старьевщикам, собрал себе по частям форму гвардии капитана. Нарядился, и пошел по Берлину. Ну идет и идет, мало ли тогда военных шастало. Во время смены караула, Фогг остановил два отделения солдат-гвардейцев, предъявил им поддельный приказ, и говорит:

— Херрен зольдатен! Принимаю над вами командование! На Кёпеник, айн-цвай!

И по[сле]довал впереди отряда в Кёпеник, прям по железной дороге, как паровоз. По дороге угостил солдат пивом, выдал по марке, и гвардейцы полюбили его, как маму родную. В огонь и в воду были готовы за таким за[дол]батым капитаном.

Фогг явился в Кёпеник, и буквально оккупировал город. Еще до дедушки Ленина он сообразил, что надо захватить почту, телефон, мосты и вокзал. Самым наглым образом собрал жандармов города, и приказал.

— Ахтунг! Ахтунг! Оцепить улицы, для обеспечения тишины и спокойствия. Охранять почту, чтоб туда никто не прошел. В Берлин звонить буду, самому кайзеру.

Жандармы оцепили город, а Фогг с солдатами ворвался в ратушу с воплем:

— Хенде хох! Млеко, яйки… Ой, [м]лядь, это еще рано… Вы арестованы, короче!

В ратуше он развел бурную деятельность, прикомандировал к себе чиновника, арестовал бургомистра и старшего кассира.

— За что, херр капитан? — взвыли те.

— Сами вы херы, майне кляйне долбое[ж]ы, — важно отвечал Фогг.

— Я вас арестую за нерегулярные расчеты подземных работ.

Никто них[рена] не понял, но форма капитана и документ произвели на законопослушных немцев неизгладимое впечатление. Фогг порезвился в ратуше с часок: реквизировал из кассы бабло, около 4000 марок, оставил расписку в получении, подписанную фамилией начальника тюрьмы, в которой сидел.

Потом сказал своей команде:

— Херрен зольдатен унд жандармен! Благодарю за службу! Я отправляюсь в Берлин, для доклада самому кайзеру, а вы соблюдайте орднунг, и сохраняйте оцепление улиц еще полчаса.

На глазах у изумленной публики Фогг отмаршировал на вокзал, там в буфете залпом выпил кружку пива, и сел на ближайший поезд до Берлина. Переоделся в гражданское, и отправился наслаждаться жизнью. Но через 10 дней его взяли. Настучал сокамерник, с которым Фогг поделился своими планами.

Поднялась пи[c]ец, какая шумиха. Вся Германия ржала над тем, как ловко сапожник на[дури]л целый город.

О случившемся сообщили кайзеру Вильгельму. Он пришел в восторг, и заявил:

— Дас ист фантастиш! Вот что значит дисциплина. Ни один народ мира не сможет за нами угнаться!

По ходу, вывод так себе, если при[стук]нутый сапожник может захватить город, размахивая бумажкой и погонами. Но должен же кайзер был что-то сказать. Еще Вильгельм поставил на досье Фогга пометку "гениальный малый".

Дали чуваку всего 4 года, но выпустили через 2, потому что вся Германия писала прошения о помиловании. Фогг стал знаменитостью, и ушел в шоу-бизнес. Продал задорого права на свою биографию, выступал с рассказом об афере в цирках и театрах, записывался на грампластинки, продавал автографы. Фанатов было столько, что его выступления проходили под охраной жандармов. Весь мир знал его, как "капитана из Кёпеника".

Он неплохо заработал, купил дом в Люксембурге и переехал туда. Но потом обнищал во время войны, много болел. Умер в 1922 году. Когда Фогга несли на кладбище, мимо шел отряд французских солдат, которые тогда стояли в Люксембурге. Капитан спросил:

— Кого хороните, медам и месье?

— Капитана из Кёппеника, — ответили ему.

— О, мон дьё, так покойник мой коллега!

И капитан приказал отряду отдать усопшему воинские почести. Что вполне заслуженно, я считаю. Немцы тоже так решили, и установили у входа в ратушу Кёпеника бронзовый памятник капитану.

Мораль будет такая: не стоит так уж доверять форме и бумажкам. Иногда и башкой надо подумать, чтобы не стать посмешищем. Орднунг — это хорошо, конечно, но не до абсурда. Если выбирать между фанатичным стремлением к орднунгу и некоторой долей здорового раз[гиль]дяйства, лично я сделаю ставку на второе.