После советского образования учиться в Омереге было странновато. По первости сильно удивляло, что кто-то может себе позволить зайти на урок с бургером в одной руке и колой в другой, и совершенно не прячась оживлённо прихлебывать и пожёвывать во время лекции, одобрительно кивая и мыча. Невольно ёжился представив, что было бы с таким студнем в Москве. Юрий Александрыч с кафедры вышмата сжёг бы еретика, прибив невежу гвоздями к столбу на лужайке перед МИУ! А первокурсники бы испуганными бандерлогами жались поодаль...

— Бандерлоги, вы хорошо видите меня?

— Мы видим тебя, о Профессор!

— Блииииже... блииииже...

Но наиболее наглядно разница менталитетов проявлялась на линейной алгебре. Был у нас один кекс, здоровенный брутальный мужик с подозрительно женским именем Келли. Так он в поисках слов в кармане не рылся. Громким, четким голосом, он давал постоянный фидбек профессору, сразу оповещая его, когда становилось непонятно, т. е. примерно каждые десять минут. Например:

— Тааак, а вот здесь СТОП! Вернись-ка на два шага назад и ещё пару раз объясни, какого х[рена] здесь происходит! (... go two steps back an" explain a coupla" times whattaf@ck is goin" on here!). С напором так, и никаких тебе плиз и будьте любезны.

Боюсь даже представить, что было бы с этим студентом у Галины Степановны на статистике! Скорее всего, прервав её пару раз, хрипел бы, истекая кровушкой, где-то на задах аудитории, а остальные студенты деликатно бы его "не замечали", преданно строча конспекты...

На экзамене у Аркадия Викторовича — человека-легенды — случилось такое, что до сих пор пересказывают.

Он не просто спрашивал — он испытывал. Предмет философия религии, и студенты сидели, будто на минном поле: каждый боялся услышать слова "апофатическое" и "катафатическое".

Сам Аркадий Викторович бледен, держится за виски.

Читая вал историй про блаженные девяностые, вспомнил, как в те годы жил в общаге один парень, Сашка Американец. Почему Американец? По самой что ни на есть прозаичной причине — он действительно был американцем. В первом поколении. Что при этом понесло его учиться в МГУ — спросите загадочную американскую душу. Кроме этого, он выделялся несколько излишним гонором, стремлением выпендриться и любовью к нестандартной одежде — сейчас его назвали бы фриком, а тогда для этого использовался термин "шут гороховый". Впрочем, повышенный гонор продержался только до первого близкого знакомства со свежеиспечённой тогда российской милицией. Почему? Потому что кто жил тогда — саппроксимируйте действия обычного российского мента из девяностых, у которого в пол-третьего ночи в обезьяннике какой-то придурок, не унимаясь и не понимая по-хорошему, орёт, что он гражданин США и с чистым рязанским акцентом требует немедленно вызвать американского консула.

Девочка одна в школе рассказала.

"У нас был хороший учитель. И он любил выставлять оценки в журнал так, чтобы из них получались аккуратные ромбики. Поэтому мы всегда заранее смотрели и знали, кого он вызовет. Все готовились, и получали хорошие оценки".

Девочка, так ведь в этом-то как раз и заключалась его цель!

Это не вы его водили за нос, а он вас.

Даже самые последние двоечники, зная, что их вызовут, заранее готовились, и хоть что-то выносили из его уроков. Не говоря уже о хороших учениках.

О, о! Еще я тут подпрыгнула на одной из лекций. Оказалось, на защите дипломов в художественных училищах есть практика, когда после доклада о своей работе (картине, скульптуре и пр.) самого студента и его научного руководителя приходит еще интерпретатор (тоже педагог). И рассказывает, какие отсылки он, интерпретатор, увидел, какие мотивы, корни, символы, на чем эта студенческая работа растет, на его взгляд. И студент обычно сильно удивляется — он вообще часто ничего этого не подозревал.