Кроме алкоголя, на фестивале была грязь. Скользкая, жирная, липкая грязь, в которой стояли палатки. Тысячи палаток. Даже сейчас в интернете несложно нагуглить фотографии того времени и места. Например, те, на которых изображена утонувшая в грязи "Беларусь". Обилие грязи привело к неожиданному эффекту — многие девушки, в том числе и моя жена, решили, что когда они выберутся назад, к людям, им понадобится хотя бы один комплект чистой одежды, в которой никто ни разу не падал. Поэтому в лагере они ходили кто топлесс, а кто и вовсе в одних только кроссовках. Я ещё раз советую погуглить фотографии с того фестиваля. Да, куда ни глянь, алкоголь и сиськи, сиськи и алкоголь... как я уже сказал, это был образцовый опен-эйр.

Не знаю, как так получается, но кто-то из предков где-то через гены передал мне умение даже в самой большой заднице довольно уютно устраиваться. Вот и той ночью, когда мы под грозовым ливнем протопали несколько километров мокрой засасывающей жижи и форсировали ручей, я уговорил своих не переть вслепую до победного, а встать ночевать на сравнительно сухом холме, где не было грязи и были дрова, которые даже уговорились превратиться в костёр. Как оказалось утром — в полукилометре от основного лагеря, как раз на гребне, за которым начинался спуск в мешанину из грязи и палаток. И в силу такого расположения мы наблюдали как всех, кто шёл на фестиваль, так и всех, кто с него уезжал.

Так вот, теперь про экстрим. Тот фестиваль посетило немало любопытных личностей, но больше всего мне запомнилась одна девушка. Это было через пару дней после нашего приезда, когда новости выбрались наружу и все последующие приезжающие уже хорошо представляли, что происходит и куда они едут. Молодая, огненно-рыжая, с причёской из кучи беспорядочно торчащих во все стороны мелких косичек, весом вряд ли меньше ста пятидесяти килограмм, она как в паланкине величественно сидела (!) на носилках и подобно Ленину, правой рукой показывала "вперёд! " бригаде из перемещавших её шести мускулистых вдрызг пьяных парней. Её левая нога от пальцев и до попы была закована в новенький, с иголочки, гипс. Она направлялась на фестиваль.

Как поговаривал мой друг – полковник спецслужб: "наша мафия способна только бесплатно пообедать в ресторане".

Вчерашний же случай в банке заставил меня крепко задуматься. Я подошел к окошку "Обмен валют" поменять сто долларов США, занял очередь, которая хоть и медленно, но двигалась.

И вот, когда она дошла до меня, откуда ни возьмись семенит какая-то бабка в поношенном пальтишке и дурацкой вязанной шапочке, с огромной сумкой в руке, на ходу тараторя: "Я! Я стояла за этой женщиной! Девушка, подтвердите". Женщина, обменявшая до этого двести евро, утвердительно кивнула. Я раздраженно выдохнул. Что эта старушенция тут забыла вообще? Может ей получать пенсию или заплатить за отопление. Или хочет немного отложить на похороны. Эй, бабуся, ты стойку часом не перепутала? Здесь люди валютой занимаются, если что!

И тут эта кочерыжка.. этот божий одуванчик, эта почтенная леди доковыляла к окошку, водрузила перед стеклянной перегородкой потертую кожаную сумку и прошепелявила:

— Мне бы долларов прикупить, доченька

— Сколько? Пятьдесят? Сто?

— Сорок две тысячи

— Сорок две тысячи? В сумах это будет…

— Я знаю, сколько это будет, все готово, – перебила бабка, и выуживая из своего баула одну за другой пачки денег, стала складывать их перед вытянувшейся физиономией кассирши.

Кассирша охренела, очки с переносицы съехали на самый кончик ее носа. Подозвала коллегу пересчитывать бабло старушки, благо все купюры одного номинала были упакованы в стопочки, аккуратно стянутые резинкой.

Стоявший за мной солидный мужчина в дорогом кашемировом плаще прекратил [зв]издеть по телефону: "я перезвоню" и изумленно стал разглядывать то старую кочергу, то ее гору национальных банкнот.

Гора тем временем становилась все больше, сбережения бабули почему-то были пятидесятитысячными купюрами. Две пары рук не успевали вынимать их из резинок и складывать в счётную машинку.

Ухоженная таджичка в красной шляпке и красных лайкровых перчатках от возбуждения покраснела, но сразу достала косметичку, начала пудрить носик и жирные щеки.

— Хочу внуку подарок сделать, а продают только на доллары, – вякнула тем временем старуха, как-бы извиняясь, что отнимает у всех время.

Я не стал дожидаться своей очереди, представив, как убого буду выглядеть со своей сотней после такой масштабной валютной операции. Для убедительности нахмурился на часы в мобильнике, покачал головой – мол, не успеваю. Мужик в плаще последовал моему примеру и позвонил по телефону: "Прямо сейчас тогда подъеду, тут очередь".

Подавленный вышел из банка, мысли нахлынули сами собой.

Откуда у этой калоши столько денег? Она что, банк ограбила?

Но в истории Узбекистана не было ни одного ограбления банка.

Тогда что? Подпольный цех? Нелегальный бизнес? Какой? Лекарства? Что там еще?

И что, черт возьми, она собирается подарить внуку за $42000?

Что скажете, есть какие соображения?

Доллары до сих пор не поменял. У меня новый комплекс – стесняюсь теперь идти в обменник.

Подобные препятствия тогда обычно решались походом на поклон к кому-нибудь из руководителей городской управы (или что там тогда было).

Бабуля радостно объявила, что одним из таких руководителей являлся её бывший ученик. Более того, он руководил именно тем отделом, который и отвечал за прописку. Знакомство пришлось как нельзя кстати, и бабка отправилась к нему на встречу.

Вернулась она подавленной и разочарованной.

— Он меня совсем не помнит. Он был со мной таким грубым! Он едва ли не вытолкнул меня из своего кабинета!

Через несколько дней мой отец решил отправиться к тому начальнику самостоятельно.

Встретившись, отец объяснил тому свою ситуацию.

— Так это, значит, твоя тёща приходила ко мне пару дней назад? Учился я у неё когда-то...

— Она самая. Но она говорит, что Вы её так и не вспомнили.

— Я закончил школу больше двадцати лет назад, но до сих пор, увидев её издалека, я перехожу на другую сторону, чтобы с ней не здороваться, и когда она оказывается позади, я оборачиваюсь и плюю ей вслед. Но ты, похоже, мужик нормальный, и я тебе помогу. Но только обещай мне... Ты, ведь, её зять? Обещай, что будешь мотать ей нервы как только можешь, каждый день.

— Обещаю.

На том и порешили.

Юра трагически опустил на грудь уставшую голову, но быстро взбодрился и сказал:

— Ну, раз претензии к ремонту есть, то пойдемте к машине разбираться.

Подошли к огромному, серому джипу.

— Ну и что вам конкретно не нравится?

— Много чего. Вот посмотрите на цвет двери и на цвет крыла. Видите? Должен быть оттенок как на крыле и посмотрите какой на двери. На двери он ушел немного в теплоту, даже в какую-то коричневизну, а должен быть абсолютно нейтральный, как на крыле и на всей остальной машине. Ну вы же сами видите!

— Подождите, сударыня, можно я сниму на видео ваши претензии, чтобы ничего не пропустить и неголословно указать мастерам на все недостатки. Пожалуйста, начните сначала, я снимаю.

— Хорошо. Давайте — это будет даже лучше. Итак, вот, на крыле цвет нейтрально серый, а на двери какая-то мерзкая коричневизна. Идем дальше, посмотрите в крыле какие должны быть блестящие крупинки, а теперь гляньте какие в двери. Должны быть помельче и их должно быть побольше. А на двери что? Какие-то большие и их явно меньше на квадратный сантиметр. Присмотритесь. Поэтому и перламутровый оттенок разный, не совпадает. Вам что, крупинок было жалко, в самом деле? Так, дальше. А тут как будто недоградиент какой-то. Должен быть плавный переход, а он идет какими-то рывками отсюда и аж до середины двери. Снимите отсюда, тут все видно.

Юра, не переставая снимать, взял осторожно барышню за локоток и мягко подвинул ее на пару шагов вдоль машины.

Сердитая барышня сбилась на полуслове и спросила:

— А куда вы меня тащите?

— К задней двери, если вы не против. Может вы забыли, но ведь вы заднюю помяли, ее мы и делали. Итак, недоградиент, продолжайте пожалуйста, я снимаю…