Когда мне было 18 я узнала, что мой отец на самом деле мне не родной. С мамой они познакомились, когда мне было два года. Мой родной отец бросил ее беременную.

Родители решили, что раз я теперь взрослая, то имею право знать правду. Что лучше скажут сами, чем всплывет потом. Сказали, что даже не осудят если начну искать биологического отца — это мое право. Я была в шоке. В ступоре. Всю ночь провела в раздумьях и не могла уснуть. В голове каша. Родной отец? А какой он? А вдруг жалеет о прошлом? Вдруг будет мне рад, если я его найду? А если не будет? Плакала, думала: "Ну почему я? Почему это со мной произошло? Все же было так хорошо... Все хорошее было ложью? Мы не семья?". А потом... а потом я стала вспоминать. Я вспомнила, как папа сидел до часу ночи делая со мной поделки в сад, когда мама была на смене. Вспомнила, как тайком от мамы мы ели на кухне в темноте конфеты. Вспомнила, как в гараже его друга, рядом с которым я гуляла пока папа помогал, я внезапно забежала внутрь а на меня полетела раскаленная до красна железная арматура... Папа схватил ее голой рукой. Ожог был страшный. Зато я цела. Вспомнила, как на каждый день рождения, из тех что помню, он дарил мне пусть и небольшой, но красивый букетик. Приносил его прямо ко мне в кровать с самого утра, а ведь если мне рано в школу — он в 6 утра за ним бегал в цветочный магазин. Как он, умея готовить только пельмени и яичницу, научился печь мой любимый торт, потому что его постоянно не было в магазинах (первые попытки были отвратительны, но он не сдавался). И утром я пришла на кухню, когда папа пил кофе, увидела тот самый шрам на руке от ожога, обняла и сказала, что другого папы у меня нет и быть не может. Нет, эта новость не прошла бесследно. Она дала мне понять как сильно я люблю маму с папой, и как сильно любят меня они.

Начало 90-х, в магазинах на полках пусто. К нам на корабль пришел молодой зеленый лейтенант Рахим, по национальности узбек (тогда в нашей армии их хватало). Как-то узнал, что никто из нас не пробовал настоящий узбекский плов и пообещал с первой получки его приготовить. Первую его получку нам пришлось ждать долго, месяца три, так как в это время были очень популярны задержки с зарплатой. Наконец долгожданная зарплата получена и Рахим отправился в поселок на предмет покупки баранины, риса, зиры, шафрана и прочих ингредиентов для правильного плова. Вернулся обратно грустный. Говорит, зиры и шафрана я не нашел (ну, это понятно, откуда такая экзотика на Севере, мы и не рассчитывали), а вот мясо, крупу и морковь купил. Но из мяса в магазинах была только курица, а рис пришлось заменить гречкой. Но, нужно отдать должное, гречнево-куриный плов был приготовлен со всей тщательностью, по классическому узбекскому рецепту!

Мой муж увольнялся из отдела милиции, но поскольку с кадрами у них проблемы, работать некому, то без боя начальник отпустить его ну никак не хотел. Надо, говорит, преступность пресекать, а показатели раскрываемости увеличивать. Чтобы было на столе уголовное дело до конца дня, иначе не подпишу заявление. А Алексею (мужу) надо было уже на новую работу выходить."Где ж я, говорит, его возьму?" — спрашивает, на что опытный ментяра отвечает: "Оскорбление при исполнении состряпать вполне реально". Леша пошел на опорный пункт, почесал репу, потом нашел знакомого синяка и спрашивает его: "Выпить хочешь?" — "Хочу," — говорит синяк. Леша дал ему конфискованный малек, тот выпил его, как живую воду. "Еще хочешь?" — спрашивает мой благоверный, — "Хочу," — "Пойдем," — и ведет его к отделу. У двери отделения милиции: "Зайдешь в отдел — там сидит мужик в клетчатом пиджаке. Подходишь к нему — и говоришь "Пошел на... Понял?"

Синячина заходит, оглядывает всех присутствующих, на него бросают недоуменные взгляды, разговоры смолкают. Наконец, герой находит нужное лицо и, пошатываясь, говорит: "О! ТЫ! Пошел на..." В дверь заходит мой муж с блаженной улыбкой, отдел ржет, а начальник бело-розово-синего цвета глотает воздух."Вот вам оскорбление при исполнении, трщ полковник"

Справедливости ради скажу, что синяк не пострадал и уголовное дело на него (новое) заводить не стали. А мужа отпустили

Было это во времена Великого и могучего.

Проходил я службу в славном Туркестанском военном округе, как и в других местах, бОльшую часть личного состава составляли наши "братья". То есть дети гор и хлопковых плантаций, которые естественно не понимали по-русски ни слова, но это только в начале службы.

Приходит очередное пополнение. После двух недель карантина их словарный запас пополнился скудно. На команды и приказы старших по званию был ответ: "Не понимай" и все. Наш ротный, человек с хорошим чувством юмора, берет в канцелярии какой-то листок с машинописным текстом, строит роту и зачитывает:

"Приказ министра обороны СССР.

Для тех, кто не знает русский язык, служба в армии продляется до трех лет".

Тот же вечер. У канцелярии выстроилась очередь из молодых, заходит первый:

— Таварища капитана, рядовой Гурбанбердыев, русский нимношка знаю.

Человек, живущий в России, постепенно теряет способность удивляться чему-либо. Человек же, живущий в России и притом хотя бы немного поработавший в горном институте, теряет эту способность вообще — мгновенно, стремительно и необратимо. Казалось бы, ничто его более впечатлить не способно. Однако жизнь не переиграешь. У неё всегда найдётся лишний туз в рукаве.

Сегодня пошёл я на почту за бандеролью. И вдруг некий жутко потрёпанный, испитой дед, взглянув на меня, говорит приёмщице:

— Погодите, я потом, пусть сначала вот ОТЕЦ получит.

Это я, сталбыть.

Не, я чо, я ничо, я всё понимаю. И что давно не юноша. И что пороки и страсти густо избороздили и состарили моё чело, как портрет Дориана Грея... Но вот чтобы вдруг оказаться отцом какого-то испитого старичка — к такому камуфлету меня жизнь не приготовила.