уж она интересно говорила, двигалась и действовала. Любое обращение к ней с самой тривиальной просьбой повергало её в оцепенение. Напрягшись, зажавшись, впадала она в тяжкие размышления, причём глаза её блуждали, а на лице разыгрывался прямо тебе какой-то калейдоскоп – причудливо вспыхивали и гасли багровые пятна, создавая странные блуждающие узоры. Явственно ощущалась в ней при этом титаническая умственная работа, последствий которой предсказать никто не мог. Прямо так и видно было, как мучительно ждёт она, когда в тёмных глубинах её подсознания вызреет и всплывёт на поверхность хоть какое-то конкретное решение. И вот тут уж она больше не раздумывала – вдруг подскакивала, как гальванизированная, и кидалась в бой: действовала стремительно, разражаясь серией судорожных, рваных и явно не контролируемых ею движений.

Особенно же непредсказуемыми были её действия с институтской круглой печатью. Помню, как однажды она, резко выйдя из своего долгого транса, вдруг выхватила у посетителя какую-то незначительную бумажку и с заливистым, диким смехом вдруг с размаху дважды подряд залихватски, со стуком, наугад припечатала его в разных местах гербовой печатью. Обомлевшему посетителю пояснила: а ничего, кашу маслом не испортишь!

Однако подобную щедрость проявляла она далеко не всегда. Запомнился и другой, куда как более яркий эпизод. Вышел однажды от директора какой-то посетитель с подписанным документом. Подошёл к секретарскому столу и вежливо попросил Лилию Самуиловну поставить на директорскую подпись печать. Казалось бы, что тут такого-то, дело самое пустяшное. Но секретарша, искоса, по-птичьи взглянув на эту бумагу, привычно оцепенела, впилась онемевшими пальцами в стол и ярко заалела блуждающими пятнами, страдальчески прислушиваясь к таинственным процессам в своей подкорке. Наконец, решение созрело. Отчаянно махнув рукой, будто пускаясь во все тяжкие, уставив на оробелого посетителя безумный, шальной взгляд, мгновенно схватила она свою любимую гербовую печать, высоко её вознесла и со всей дури, с грохотом хряпула по документу.

Забрав бумагу и слегка пожав плечами, отправился облагодетельствованный гость в соседний кабинет, к заместителю директора. В полуоткрытую дверь видно было, как подошёл он к столу и вступил с замом в какую-то неторопливую беседу. Добытый документ с печатью при этом держал в опущенной руке. А Лилия Самуиловну тем временем опять посетили тяжкие сомнения. Снова погрузилась она в глубокий транс. Замерла, отвердела, тяжелым исступлённым взглядом уставилась гостю в спину. Залихорадило её, заблестели ошалелые глаза, на щеках запылал красный камуфляж. И, как видно, на этот раз в подкорке её вызрел совершенно иной ответ – отрицательный. Но не вскинулась она в привычной судороге, нееет! Медленно, плавно, гипнотизируя взором гостеву спину, приподнялась она, тихонько выбралась из-за стола. С перекошенным лицом, утрированно вздымая тоненькие ножки, на цыпочках стала бесшумно подкрадываться к посетителю сзади. Вот и в кабинет уже пробралась. Вот уж и за самой спиной она у гостя... И тут – стремительный бросок кобры! Вцепившись обеими руками в ею же пропечатанный документ, издав неприличный, громкий торжествующий визг, выдрала она эту важную бумагу из руки ничего не подозревавшего мужика! И мгновенно разорвала пополам, а затем – на четыре куска!

И впритык уткнувшись в изумлённое лицо развернувшегося к ней гостя, сверкая очами, с диким оскалом и хохотом, пританцовывая, воинственно потрясая обрывками, торжествующе выкрикнула: а я передумала!! А не положена Вам сюда печать!! Вот так-то!! Уах-ха-ха-ха!