специально выписанным из-за границы. И благодаря одному человеку на свете появилась русская сирень. И не одна, а десятки, а то и сотни видов! И этот человек не какой-то известный ученый, селекционер или ботаник, а простой шофер, решивший однажды посвятить свое свободное время, а после и всю жизнь разведению сирени.

Имя этого человека — Леонид Колесников. Уникальный человек, благодаря которому каждую весну на улицах наших городов зацветают сотни сиреней. За свои труды он получил высшую награду того времени — Сталинскую премию, а выведенные им сорта входят в престижные коллекции мира. Однако на его пути были и трудности: утрата ценных сортов, нападение вандалов, арест и конфликты с властями города.

Леонид Алексеевич Колесников родился 18 мая 1895-ого года в состоятельной купеческой семье и стал младшим из пяти детей. Его отец был почетным гражданином Москвы, владел домом на Кузнецком мосту, квартирой в Санкт-Петербурге и имением под Ялтой. В 1890-ом, за пять лет до рождения Леонида, семья приобрела подмосковный участок в селе Всехсвятском (ныне на его территории находятся районы Аэропорт и Сокол), где построила дом, а после рождения сына отец посадил там пихту и саженец сирени сорта “Мишель Бюхнер", специально выписанный по каталогу из Франции.

Юный Леонид рос вместе с этой сиренью и каждую весну наблюдал ее цветение. В 1913-ом году он закончил училище, чтобы в следующем пойти по стопам отца, поступив в Московский коммерческий институт. Но доучиться ему не удалось — в 1916-ом году его призывают на фронт Первой мировой. Там Леонид освоит профессию шофера, которым и проработает почти всю жизнь.

В 1919-ом году, в разгар Гражданской войны, в Леониде проснулась страсть к сирени. Разъезжая по долгу службы по стране, он видел запущенные бывшие дворянские усадьбы, где рядом с разрушающимися домами росли пышные, но забытые всеми кусты сирени. Самые красивые он черенковал и привозил в свой сад, где позже с помощью старых, еще дореволюционных каталогов и книг, пытался определить сорта. Отсутствие познаний в ботанике не пугало Колесникова: он занимался самообразованием, пробовал и экспериментировал сам, общался с сотрудниками ботанических садов в разных городах. Позже он познакомился с научным сотрудником Ботанического сада МГУ М. Нагибиной, которая открыла для него труды Мичурина и Тимирязева, направив деятельность молодого селекционера в более научное русло.

Любопытно, что все это время коллекционированием сиреней (а в 1923-ем году в его саду насчитывалось уже почти 100 сортов) Колесников занимался как хобби, в свободное время, продолжая работать шофером в ЧК, где познакомился с Олимпиадой Якиманской, дочерью известного музыканта и помощницей Дзержинского. Знавшая 6 иностранных языков девушка была прекрасно образована и имела большие перспективы, но не постеснялась выйти замуж за простого шофера, разделив его судьбу и главное увлечение в жизни. Многие годы она помогала мужу собирать, сохранять и расширять коллекцию.

Леонид Колесников участвовал в Советско-финской и Великой Отечественной войнах. Во время его отсутствия Олимпиада Николаевна ухаживает за садом и представляет выращенные супругом сорта сирени на Всесоюзной выставке. В 1941 году, во время налёта немецкой авиации, несколько снарядов попадает в сад и часть сортов оказывается утрачена.

В память об участниках и героях Великой Отечественной Колесниковы дадут сиреням их имена. Так на свет появятся сорта "Маршал Василевский", "Зоя Космодемьянская", "Полина Осипенко", "Алексей Маресьев", "Гастелло" (с закрученными, как винт, лепестками).

Считается, что всего за жизнь Леонид Колесников вывел более 300 сортов сирени, но сохранились лишь около 50, причем часть даже не в России. Самые известные его сорта, например, "Галина Уланова" украшают важные общественные здания по всему миру, растут у Букингемского дворца в Лондоне, в Королевских садах в Канаде, входят в сирингарии (питомники сирени) по всему миру. В Москве сирени Колесникова можно встретить в Тайницком саду Кремля, в “Аптекарском огороде”, на ВДНХ и в Сокольниках. А с 1975-ого года в Москве работает “Сиреневый сад”, созданный энтузиастами и городскими властями недалеко от метро “Черкизовская” и полностью посвященный памяти Колесникова и состоящий из выведенных им сортов. Кстати, есть там и “Память о Колесникове” — сорт, который пережил своего создателя и получил свое название уже после его смерти.

Благодаря Леониду Колесникову каждый год и Москва, и многие города мира расцветают сотнями ярких сиреневых, белых, пурпурных и розовых оттенков. Благодаря его страсти и упорному труду в России появилась и развилась своя школа сиреневодства, а выведенные в Советском Союзе сорта высоко ценятся во всем мире. Начиная с маленького кустика в родительском саду он создал несколько сотен сортов, часть из которых была, увы, утрачена, но часть, возможно, удастся возродить. Над этим сейчас трудятся энтузиасты из Тимирязевской академии, частные цветоводы и участники клубов селекционеров.

училась. У них была такая любовь на старших курсах – стены тряслись. В буквальном смысле тряслись, соседи по общежитию свидетели.

– Сам в порядке. Дети молодцы, внуков уже трое, четвертый запланирован. А Оленька умерла.

– Ой, извини пожалуйста, не знал.

– Ничего, это в целом позитивная история. Жили долго и счастливо и всё такое. Она когда заболела, сын еще в девятом классе учился, дочка в шестом. Они у нас поздние, мы сначала купили квартиру, а потом их завели. Проверялась всегда как по часам, маммограммы, анализы и всё, что положено. Оля вообще очень организованная. Вела дневник всю жизнь напролет, начиная класса с восьмого. От руки, в таких толстых тетрадях с пружинами. Закупила этих тетрадей штук 100 или 200 и каждый день что-то записывала. Ну, не каждый, но раз в неделю точно.

Ну вот, проверялась-проверялась и вдруг – опаньки, сразу третья стадия. Сделали МРТ – там еще и метастазы, то есть четвертая. Операцию делать бессмысленно, прощайтесь. Мы, конечно, туда-сюда, в этот диспансер, в тот, в Германию, в Израиль. В Израиле такой русский доктор, говорит: "Вылечить я ее не могу, поздно, но продлить жизнь попробую. Хотите?". Как в гостинице с почасовой оплатой: "Продлевать будете? " – "Будем" – "На сколько? " – "На все!".

Есть, говорит доктор, протокол химиотерапии, совершенно новый, только-только прошел испытания. Капельница адского яда раз в три недели. По цене, конечно, как Крымский мост. Сколько времени делать? А всю оставшуюся жизнь, сколько организм выдержит. Выдерживают кто год, кто два, больше четырех пока не получалось. Химия всё-таки, не витаминки.

Подписались мы на эту химию. Позже оказалось, что в Москве ее тоже делают, и даже бесплатно, по ОМС. Надо только найти правильного врача и уговорить. Но действительно совсем не витаминки. Понятно, почему люди долго не выдерживают. В сам день капельницы самочувствие нормальное. На второй день плохо. А с третьего по седьмой – только бы умереть поскорее. Тошнит аж наизнанку выворачивает, болят все органы и даже кости, вдохнуть невозможно, ломит все суставы, все слизистые воспалены и кровоточат, ни сесть, ни лечь, ни поесть, ни попить, ни наоборот. А потом две недели вроде ничего, до следующей капельницы.

И вот в таком режиме она прожила не год, не два, даже не четыре, а почти одиннадцать. На ней три диссертации написали, врачи приезжали посмотреть из других городов – уникальный случай. Плакала, что не увидит, как Юрка школу закончит, а он успел институт кончить, жениться и двух детей завести. И Юлька кончила институт и вышла замуж еще при маме. Мы с Оленькой полмира объездили, на всех театральных премьерах были и всех гастролях. Раньше-то всё откладывали, копили то на ремонт, то на будущие машины-квартиры детям, а тут мне стало плевать на деньги. Есть они, нет их – я мужик, заработаю. Хочешь в Париж – поехали в Париж. Надо только подгадать, чтобы улететь на восьмой-девятый день после капельницы, а вернуться к следующей. И маршрут выбирать без физической нагрузки. На Килиманджаро нам было уже не подняться, но на сафари в Кению съездили. Там нормально, машина везет, жирафы сами в окно лезут.

– Володя, – спрашиваю, – как ты думаешь, почему Оля так долго продержалась, а другие не могли? У других ведь тоже дети, всем хочется побыть с ними подольше. Просто повезло или что?

– Повезло, конечно. Плюс правильный образ жизни, был хороший задел здоровья до начала химии. Но главное – это ее дневник. Она же ответственная, любое мелкое дело надо довести до конца. Когда начались химии, в очередной тетради оставалась где-то четверть пустых страниц. И когда она плакалась, что больше не может, от следующей химии откажется, что лучше умереть, чем так мучиться, я уговаривал: "Вот допиши эту тетрадь до конца, и тогда я тебя отпущу, умирай на здоровье". А тетрадь всё не заканчивалась и не заканчивалась, так и оставалась исписанной на три четверти.

– Как это?

– Помнишь, был такой рассказ "Последний лист"? Там девушка решила, что умрет, когда упадет последний лист плюща за окном. А он всё не падал, и она тоже держалась и в конце концов выздоровела. А потом узнала, что этот последний лист не настоящий, его художник нарисовал на стене.

– Помню, мы этот рассказ проходили в школе по английскому.

– Мы тоже. Ну вот, я решил: чем я хуже того художника? Устрою ей тоже последний лист. Стал потихоньку вставлять чистые листы в конец тетради. А исписанные из середины вынимал, чтобы тетрадь не казалась слишком толстой и всегда было три четверти исписанного, четверть пустого. Она постепенно догадалась, что тут что-то нечисто, но не стала ничего выяснять. Восприняла это как маленькое чудо. Так и писала эту последнюю четверть тетради одиннадцать лет.

– Володь, слушай… Я ж типа писатель. Мне очень интересно, что люди чувствуют, когда смерть так близко. Что там было, в этой тетради?

– На эту тему ничего. Если читать, вообще не догадаешься, что она болела. Писала про Париж, про жирафов. Что у Юльки пятерка, а Юрка, кажется, поссорился с девушкой. И какой-нибудь рецепт супа из брокколи.

– Можно я эту историю выложу в интернете?

– Валяй.

– Только, понимаешь, люди сейчас не любят негатива. Хотят, чтобы все истории хорошо заканчивались. Давай я не буду писать, что она умерла? Как будто мы с тобой разговаривали не сейчас, а когда Оля была еще жива. Закончу на том, что ей исполнилось 57, а что 58 уже никогда не исполнится, умолчу.

– А какая разница? Что, если не писать, что она умерла, люди будут думать, что она бессмертна? Читатели не дураки, поймут, что это всё равно история со счастливым концом.

– Не понимаешь ты, Володь, принципов сетевой литературы. Но дело твое, напишу как есть.

Вот, написал. Посвящаю этот рассказ светлой памяти О. А. Ерёминой.